— Я предложила сделать это один раз, а не круглый год… И кто, позволь спросить, были вчерашние посетители? На голодающих они не похожи. Этот, который… ну, ты помнишь, так вообще… Щёки по ширине плеч; если он голодает, то я цинская императрица в риттландской сауне…

— Он сочиняет для Оперы. Они все немного поэты, музыканты… У них такие жизненные обстоятельства, такие обстоятельства… — горестно запричитала гномка, заламывая бровки. — Мой долг им помочь.

— А твой долг родителям? И матушке нашего «милого Фри-Фри»? Хочешь сказать, что ты его выплатила?

Напа смутилась. Денежные вопросы были самыми ужасными кошмарами ее безупречного существования.

Госпожа Кордсдейл-старшая, с которой Далия пару лет назад познакомилась, высказывала недовольство, что ее младшая своевольная дочь влезла в долги к людям. Дескать, любящие гномы-родители были готовы оплатить дочкину блажь, то есть ресторанчик, целиком и полностью сами. Но Напа оказалась истинной представительницей клана Кордсдейл. Другими словами, о ее гордость можно было порезаться так же, как о боевой топор.

Далия не застала те времена, когда Напа Леоне только-только начинала своё обустройство на землях кавладорского королевства, и знала историю основания «Алой розы» только по рассказам Фриолара, самой Напы и некоторых старожилов Университетского квартала. Гномка утверждала, что госпожа Фиона была милой и очень сердечной дамой. Собственно, таковой она и осталась, только покинула пределы Кавладора ради второго замужества. И, якобы, эта самая милая дама помогла отставной мастерице по мрамору из благих побуждений в обмен на обещание заботиться о «малыше», пока Фиона отсутствует.

Фриолар над такой версией посмеялся, но сам, паршивец этакий, не сказал ничего нового. Далии пришлось долго и муторно вытрясать крупицы информации из его тупоголовых кузин. Все они сходились во мнении, что Напа должна Фионе кошмарную сумму денег. Но никто не смог ответить на три логически оправданных вопроса: а) какую именно сумму? б) как рассудительная и достаточно подкованная в арифметике гномка решилась задолжать так много постороннему человеку? и в) где ж взяла эту сумму вдова небогатого дворянина?

Далия отвлеклась от размышлений о хитрой подпольной экономике, которую тщательно оберегала от постороннего вмешательства ее низкорослая подруга. Посмотрела на грустную поникшую Напу, и в голове мэтрессы родился План.

— Знаешь, что? А давай Я скажу им всем, — Далия сделала широкий жест, обводя щедрым кругом весь Талерин и предместья, — что они должны тебе деньги. А еще лучше… — и глаза исследователя-сапиенсолога зажглись двумя яркими звездочками. — Давай, я пробегусь по твоим «голодающим» и принесу тебе их долг!

Сказано — и, как это свойственно мэтрессе Далии, сделано.

Получасом позже, когда осеннее утро только-только начинало золотить задержавшиеся на деревьях листья и пригревать оставшиеся после вчерашнего дождя лужицы, у дома мэтра Никанта скрипнула приставная лестница.

Мэтр Никант был очень неуважаемым профессором кафедры истории. Связываться с ним боялись и коллеги, и половина студентов, и, что уж совсем ни в какие ворота не лезло, ночные университетские сторожа. Ибо мэтр был злопамятен, велеречив и зануден, как скрипучая телега. Другая половина студентов, кичившаяся своим бесстрашием перед первой, испуганной половиной, обзывала его Желтым Ослом — и это было самое приличное из прозвищ, которыми обладал этот худой, морщинистый старикан.

О нем ходило много слухов. Например, что в молодости он участвовал в каких-то войнах — именно тех, о которых сейчас кропает монографию за монографией. Вторым по распространенности слухом была сказка-несказка, что Никанта в этих войнах кто-то все-таки убил. Студенты, которым выпала комиссия изучать историю, время от времени скидывались профессору на новый гроб, один раз даже прислали бригаду могильщиков, помочь добраться до кладбища, но мэтр историк никак не унимался.